Первая исповедь
Когда моя знакомая предложила поехать в Святогорский монастырь, в котором я ни разу не была, хотя много лет отдыхала в этих местах, я сначала сказала: «Нет». Дело в том, что у меня на груди, почти на шее, уже две недели гноился какой-то странный фурункул. Он не поддавался никакому лечению, а только увеличивался  и по-серьезному начинал меня пугать. Заклеенная лейкопластырем,  который безрезультатно меняла несколько раз на день,  я и из дому старалась не выходить, а тут надо ехать за 100 с лишним километров. Но когда Валентина сказала, что больше у нее не будет такой возможности (а она была для меня гидом), я  все-таки согласилась.

В электричке к нам подсела ее знакомая, по внешнему виду явно верующая. Потому что хоть и не старая, но в платочке, длинной юбке,  какой-то бесцветной кофте… Узнав, что мы едем в монастырь, она искренне обрадовалась:
– Какие вы молодцы! Там же завтра огромный праздник.  Народу съедется со всего мира.

Я этого совершенно не ожидала, потому что в большей степени ехала на экскурсию, мечтая постоять в монастырской тиши, проникнуться  настроением и подумать о вечном, отойдя от суеты. Поэтому  сразу сказала:
– Все, поворачиваем электричку. Я не люблю много народу.

Но насколько много, я даже не могла себе представить! Когда мы подошли к монастырю (а перед этим мне пришлось переодеться, потому что в брюках туда не пускали, и я, конечно, была жутко раздосадована таким маскарадом), мы увидели вокруг него на свежескошенной траве всякие одеялки, простынки, пальтушки, на которых собирались спать паломники. Оказалось, что в гостинице  (на самом деле это  была общая комната с деревянными  лавками без постели), мест, конечно, не было.

– Я не паломница, я на такое не способна, – твердила я себе, пока моя растерявшаяся подруга решала, куда податься. Но страха я при этом почему-то не испытывала, хотя надвигался вечер  и конец августа был довольно холодным. Я предложила Валентине зайти в санаторий, который располагался на территории монастыря. Перед нами дежурная отказала нескольким человекам, объяснив, что даже кресла в холле уже заняты.
– А если в массажном кабинете? – робко предложила моя подруга. И дежурная с удивительной легкостью согласилась. Она выдала нам чистое белье, мы оставили сумки и пошли на службу.

… До этого я более получаса ни в одной церкви не выстаивала.  Как правило, мой поход в храм заканчивался тем, что я писала записку в мамин день рождения и день смерти, ставила свечку и, постояв для приличия несколько минут, быстро заканчивала свой диалог с Богом. Служба же в монастырском храме длилась более пяти часов! Как они пролетели, я не помню. Народу было столько, что с трудом удавалось поднять руку, чтобы перекреститься. После службы я успела только поменять повязку на ране и заснула.

Утром  народу еще прибавилось, говорят, до семи тысяч съезжается. Приехали, наверно,  более сотни священников со всей области и Украины. Это был праздник Иоанна Затворника Святогорского. Посмотрев на эту величественную процессию, я решила выйти из храма, в котором невозможно было даже поменять позу, так много было людей. К тому же в нескольких местах образовались очереди на исповедь и меня постоянно толкали. Подруга моя тоже где-то стала в очередь. Она, оказывается, готовилась к этому еще дома. А я пост не соблюдала, потому что на днях был день рождения дочери. И никаких соответствующих действий не предпринимала. Поэтому рассудила так: «Бог есть любовь. Любовь – это красота. Природа вокруг необыкновенная. Буду любоваться и благодарить Бога за такое чудо. Он меня поймет».

С этими мыслями я вышла на улицу. Над рекой поднимался туман, смешиваясь с дымком от мангалов.  Солнце золотило верхушки куполов. И такая благодать разливалась в воздухе, что хотелось плакать и смеяться одновременно… Люди вокруг меня были какие-то тихие и светлые.

И тут я заметила, что на улице тоже принимают исповедь. И очередь, кажется, небольшая.Тогда я решила рискнуть. Почему рискнуть? Потому что перед этим в донецкой церкви у меня не приняли исповедь. Я так долго  собиралась, так уговаривала себя, что это необходимо, что  мне после этого станет лучше и спокойнее, что  когда священник сказал:  «не готова, приходите в следующий раз», я жутко обиделась. А ведь почему не готова? Потому что попросила: «Помогите мне, я не знаю, в чем каяться».  Я  же рассуждала, как большинство невежественных, далеких от церкви и от истинного покаяния людей. Не убила, не украла, а прелюбодействуют все. Так в чем же мне каяться?! Теперь-то я понимаю, что правильно меня тогда отослали. Я  там же, в церкви,  купила брошюрку, как готовиться к исповеди, и с ужасом призналась себе, что мне и жизни не хватит, чтобы во всех грехах покаяться, так много мы делаем не по воле Творца.

Поэтому тут, в монастыре, решила, что как только подойдет моя очередь, сразу признаюсь, что не постилась и молитв не читала, но очень хочу исповедаться и причаститься. Я стала в сторонке, написала на листочке все свои грехи. Пока писала, плакала, успокаивалась и снова заново переживала свое падение, и снова плакала. И в конце концов смирилась с тем, что исповедь у меня не примут, потому что я, конечно, недостойная, но слава Богу, я хоть  теперь знаю, в чем недостойная…

Помните притчу, а точнее рассказ о Великом Антонии, который после долгих изнурительных молитв в пустыне сподобился увидеть Бога и спросил его, рассчитывая конечно, на похвалу: «Какой меры я достиг, Господи?»  На что  Бог ему ответил:
– Ты не достиг и меры сапожника.
Удивился Антоний, что это за мера такая у сапожника и пошел в город искать его. Нашел и спросил, как он живет.
– Обыкновенно, – ответил сапожник, – как все: треть заработка отдаю церкви, треть жертвую нищим, а треть оставляю себе.
Еще больше удивился Великий Антоний, ведь он роздал все свое богатство, ни крохи себе не оставил, чем же сапожник лучше?
– Ну, а что ты еще делаешь? – спросил он.
Бедный сапожник растерялся, потому что о подвиге Великого Антония знали все, и он не понимал, что же хочет от него этот святой.
– Я просто работаю, смотрю на проходящих мимо людей и думаю, что все спасутся, один я погибну…
И тогда Великий Антоний понял, что такое мера сапожника!
И я абсолютно искренне считаю, что если вам хоть раз в жизни придет в голову такая мысль, что все спасутся, один я погибну, считайте, что вы не напрасно прожили эту жизнь.

…В очереди к священнику я простояла более трех часов! Уже и сам священник исповедался и причастился, а я все нет и нет. Наконец, когда передо мной осталась одна женщина, он не принял у нее исповедь, потому что она утром выпила таблетку. А как же я, которая и пила, и ела вчера?!  И когда он спросил: постилась, молитвы читала, а знаешь ли их? я на все отвечала: нет, а он меня  после этого не прогнал, внимательно прочитал мой листок, поговорил, наложил молитвенное правило (я в тот же день выучила «Богородице Дева, радуйся») и сказал, что теперь могу причаститься, я не поверила своим ушам.
– Мне мо-ж-но? – по слогам переспросила я.
– Да, конечно, только в следующий раз Вы платье с рукавами надевайте.
Я готова была расцеловать его. Я не понимала, за что он так милостив ко мне, ведь я такая плохая дочь, плохая жена… Я была заплакана с ног до головы. Но я не припоминала, чтоб за последние годы  была так счастлива.

…В электричке домой Валентина спросила, как моя рана. «Так же», – ответила я. Но когда приехала и сняла повязку, охнула: на груди зияла огромная, глубокая, но чистая дыра. Я думала, она никогда не затянется, хотя уже наутро она была в два раза меньше, а через пару дней от нее остался еле заметный шрам.

Так мне было явлено чудо причастия. Ведь первой строчкой в моей исповеди стояло: «Не чту отца своего»  Дело в том, что мой фурункул появился на следующий день после скандала с отцом, когда в гневе и обиде я сказала ему все, что думала и про его несносный характер, и про ежедневные выпивки, и про все, про все… Уехала от него непрощенная и непростившая. Обида камнем лежала на  сердце, гнев-гноем  на груди. И только после того, как покаялась, меня отпустило.

…После этой исповеди были другие. И в сделку с Богом вступала, когда памятуя как затянулась моя рана, я  побежала в церковь, чтобы быстрее прошел ячмень. А не тут-то было, потому что душа, оказывается, не готова. И хоть исповедалась по форме и причастилась, но облегчения не наступило. А в следующий раз и готовилась, и хотела, а не приняли исповедь, потому что перед этим  не о душе думала, а тело ублажала…

И как они узнают обо всех наших тайниках?!  Каждый раз  удивляясь, обижаясь, а потом анализируя, я поняла, наконец, что не перед священником мы стоим, перед которым и слукавить можно, а перед самим Богом, который видит невидимое и слышит неслышимое, потому и знает меру моей готовности с точностью до микрона. И если Ему важно, чтоб я открыла свою глубину, Ему, который и так все знает, насколько же это должно быть важно мне…

                                                                                                        

Дивеевские ступени

С моим бывшим одноклассником Витей Ивановым мы не виделись 30 лет. В школе  с ним было интересно, потому что он много читал. У нас были настоящие дружеские отношения, и я очень тепло всегда о них вспоминала. Жаль, что со взрослением дружба между мужчиной и женщиной становится явлением или редким, или совсем нереальным. И когда сейчас мы нашлись в Интернете, то оба обрадовались,  созвонились и решили вместе ехать в наш родной город, в котором  давно не были. Он предложил меня отвезти на машине. Путь предстоял далекий, более тысячи километров, а жили мы с ним теперь в разных странах, поэтому наметили встретиться на нейтральной территории – в Москве.
– Поедем в апреле, после 20-го, – сказала я еще в феврале. О том, что в этом году 19 апреля будет Пасха, выяснилось только в марте, когда начался пост. Ну и славно, подумала, как раз после Светлого Воскресения и помянем  всех, чьи могилы ожидали нас в   родном городе.

О Дивееве речь вообще не шла, потому что я о нем тогда и не думала. А вот когда попала на концерт Валерия Малышева, бывшего поп-певца, а ныне автора и исполнителя духовных песен, услышала его необыкновенно-проникновенную песню «Батюшка Серафим, помолись о грешных», и такой же трогательный рассказ о том, как с группой паломников они шли по Богородичной канавке в Дивеево, пели эту песню, и все присутствующие им подпевали, тогда сразу и захотелось там побывать.

Я и раньше слышала об этом монастыре, и читала о Серафиме Саровском, но как-то все мимо меня проходило. Ну, мало ли каких подвигов не совершали святые: кто где, кто как.  Матушка Алипия, например, в дупле дерева молилась, Антоний Великий — в пустыне, а Серафим Саровский – на камне тысячу ночей простоял… Особо меня это не впечатляло. А тут вдруг на самое сердце легло, когда певец рассказал, что были они там как раз на пасхальной неделе,  когда поминают всех близких, и местный монах показал им фотографии, которые были сделаны на кладбище монастыря, где похоронены дивеевские девы. Монах снимал просто красивый вид, потому что на самом деле там места необыкновенные, и вместо воздуха благодатью дышишь. А когда проявил пленку, то оказалось, что возле каждой могилы стоит женская фигура в белом одеянии. И все согласились с тем, что это души упокоенных монахинь пришли в этот день в монастырь, чтобы и их не забыли помянуть…

Он говорил о том, какой силы наша поминальная молитва, как нуждаются в ней все, кого уже нет на этой земле. И почему-то именно этот эпизод тронул меня до слез. Может, потому, что родных уже никого нет, тех, кто любил меня, заботился обо мне, а оказывается, они тоже нуждаются сейчас в моей заботе… В общем, заронил он в мою душу желание побывать в монастыре и пройти по Канавке, и своими глазами, если повезет, увидеть  чудо присутствия Богородицы в этом месте. Ведь считается, что во всем  мире есть четыре предела Богородицы: Афон, Иверия, Киев и Дивеево.

…Из Москвы мы выехали очень быстро, не успев попасть в пробки, и наконец, смогли разглядеть друг друга и теперь говорили, говорили…

Меня поразило, как он садился в машину: руками ставил ноги. Получается, что просто согнуть и поставить ноги, как это делают обычно все, он не мог? «Странно, – подумала я, – он же спортсмен, хоть и бывший. Может, травма?» И ходил он тоже не совсем естественно, словно на протезах.  Что же случилось за то время, пока мы не виделись? Я знала, что после школы он поступил в институт физкультуры, и еще студентом выступал то ли в сборной России, то ли еще в какой-то серьезной команде. В общем, был талантливым волейболистом, рост у него где-то два метра. Правда, сейчас мне показалось, что меньше. У меня глазомер очень точный. И, как выяснилось позже, я не ошиблась: на два сантиметра он стал ниже… А как вообще сложилась его жизнь, я пока не знала.

Ехали мы очень быстро, поэтому  в Дивеево с такой скоростью могли быть уже к обеду. Неудачный расклад. Получается, на утреннюю службу опоздали, а вечернюю он может не захотеть ждать. Ведь все дальнейшее зависело не от меня, а от моего шОфера, как в шутку я стала звать его с первой минуты, делая ударение на первом слоге. Он же платил за все. А, как известно, кто платит, тот и заказывает музыку.

Мы ехали по трассе через  Муром, так на 130 км короче, и там нам предстояла переправа на пароме. Ждать надо было час. А пока что стояли на набережной и любовались видом храма над рекой, не рискуя туда пойти, чтобы не пропустить паром. Ну и к тому же, я догадывалась, что Вите тяжело ходить, и не хотела его напрягать.

Внезапно у него «схватил» живот, и он вынужден был идти искать туалет. Подошел паром, все погрузились, даже те, кто только что подъехал, а мы остались. Витя вернулся, когда паром стал отчаливать. Ему было явно неудобно. А меня, как ни странно, это нисколько не огорчило.
– Ты расстроилась? – спросил он.
– Нет, – искренне ответила я. – В такой поездке ничего не бывает случайного. Нас для чего-то задерживают. Может, паром сейчас затонет? – беззлобно пошутила я. – А может, надо просто приехать в Дивеево попозже, чтобы мы остались там на ночь.

В Дивеево мы приехали  вечером… Я оформила в Преображенском храме записки, которых привезла целую тетрадь от всех своих знакомых, и пошла на службу в Свято-Троицкую церковь,  а он остался на скамейке во дворе.

Служба закончилась, и я пошла искать Витю, чтобы  вместе с ним обратиться в паломнический центр за адресами для ночлега. Но оказалось, что он уже решил этот вопрос без меня, и снял номер в гостинице прямо на территории монастыря. Это было довольно дорого, в несколько раз дороже, чем снимать квартиру, но зато и многократно удобнее. Ведь теперь мне не придется договариваться с охраной, чтобы меня пустили на Канавку, так как ночью ворота закрываются. А почему именно ночью я хотела там пройти? Потому что прочитала, что Богородица бывает там с трех до шести часов утра…

Номер у нас оказался красивый и уютный, всякой еды с праздничного стола (я же выехала в воскресение) много, и мы с удовольствием начали трапезу.

Я рассказывала о своих впечатлениях от службы, об истории монастыря, о Елене Дивеевской, которая отказалась от  жениха и пришла проситься в постриг. А когда смертельно заболел ее брат, первый помощник Серафимушки, тот предложил Елене умереть за него. И она согласилась. Святые мощи ее и еще восьми монахинь находятся в храмах Дивеево.
И вдруг Витя говорит:
– А ты знаешь, когда я еле поднялся за тобой в храм (ступени везде очень высокие), и ты пошла записки подавать, я спросил у мужчины, что принято здесь делать? И он посоветовал приложиться к мощам какой-то святой. Я даже не знаю, какой. Но приложился. А когда стал спускаться по лестнице, то понял, что не  ощущаю боли! У меня 10 лет болела нога, а теперь она уже пять часов не болит! Вообще не болит, представляешь?

Тут надо сделать маленькое отступление и рассказать о том, что я уже знала. Мой абсолютно миролюбивый, добрый и интеллектуальный одноклассник Витька Иванов почти 10 лет отслужил в спецподразделении «Альфа-антитеррор». Это самая гуманная и самая небезопасная организация, которая, как правило, спасая детей и женщин, сталкивается с террористами, способными на все. Во время одной из операций он неудачно приземлился и сломал два диска позвоночника. Нужно было срочно госпитализироваться, а пришлось несколько часов идти. Диски стерлись!

Из всей группы остался в живых только он. Живой, но прикованный к постели. Полтора года недвижимости. В туалет – ползком. Денег нет. Мысли и действия были всякие. О самоубийстве в том числе. Когда жена обратилась за помощью в военкомат, оказалось, его нет в списках ни живых, ни мертвых. И свидетелей нет. Как он выжил и встал – это отдельная история. Но вот уже семь лет он работает, правда, ходит с трудом. А месяц назад справедливость была восстановлена, нашелся человек, который знал его историю и смог свидетельствовать  о его заслугах перед Родиной. Ему даже назначили пенсию…
– А у вас есть дома какая-нибудь икона? – спросила я, выслушав его рассказ.
– Да, Иверская, от бабушки осталась.
– Так завтра же день памяти Иверской иконы Божьей Матери, – не сдержала я восторга. – Сегодня объявляли на службе! А для тебя это родовая икона, понимаешь? Твоя заступница! Вот почему мы приехали именно в этот день, вот почему нас задержали на пароме, чтобы ты завтра попал на этот праздник!

Теперь все стало на свои места. И я, счастливая, заснула. А уже под утро мне приснился сон, будто над его кроватью стоит монахиня в белом омофоре, и я прошу:
– Полечи его, матушка. Он мне не дается, а ты это лучше сделаешь.
Дело в том, что вечером, перед тем, как пойти в душ, Витька разбинтовал ноги, и я невольно оказалась тому свидетельницей. Картина была не для слабонервных, потому что ноги были … черными от омертвевших кровеносных сосудов. Полтора года недвижимости не прошли даром. Я едва сдержала крик, когда увидела это. Но спокойно предложила:
– Давай я смажу маслом от Серафима Саровского, которое купила сейчас в церкви.
– Нет, – резко и категорично ответил он, не поддаваясь никаким аргументам. – Я стесняюсь.

Как он вообще ходит на таких ногах? Как они выдерживают его 140 килограммов веса? Как живет с постоянной болью? И почему он захотел везти меня за полторы тысячи километров в город, где у него никого не осталось даже могил? Эти вопросы не давали мне покоя.

… Ранним утром, не зажигая света, чтобы не разбудить его, я вышла из номера и пошла на Канавку. Было темно и холодно. Когда мы ехали на машине, холод ощущался только на остановках. А сейчас мне предстояло пройти очень медленно, чтобы успеть прочитать 150 раз «Богородице Дево, радуйся».

«Кто Канавку эту с молитвой пройдет, до полтораста Богородиц прочтет, тому все тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев», – говорил Серафим Саровский.  Я даже приблизительно не знала, за какое время смогу ее прочитать. Но была уверена, что сделаю это, во что бы то ни стало! Это казалось такой мелочью по сравнению с тем, что пережил мой друг, что хотя бы этой ценой, хотя бы такой мизерной жертвой я могла заплатить за его страдания.

На Канавке никого не было. Лежал снег, дул пронизывающий ветер. Я выезжала из весеннего Киева в легком плаще, скорее летнем, чем весеннем, и в легких, абсолютно не утепленных  сапожках.  То, что в Москве будет зима,  даже не предполагала. На всем пути в Дивеево несколько раз срывался снег и постоянно дул очень холодный ветер.  Но тогда я была защищена  машиной…

Сначала я шла медленным шагом, потом решила, что этого недостаточно – могу не успеть прочитать всю молитву, потому что не знаю, сколько идти. И я усложнила задачу:  просто приставляла одну ногу к другой, не оставляя между ними ни сантиметра. Так я двигалась. Рукам даже в кармане было холодно до такой степени, что я не чувствовала пальцев. Под плащом у меня тоже ничего не было, кроме тоненького свитерка и легкой юбки. Мимо меня прошла монашка. Она тоже шла не быстро, но все же обогнала меня и скоро совсем скрылась с глаз. Потом появилась еще одна. И еще кто-то… Я не имела понятия, какой протяженности Канавка и как скоро кончится. Да и вообще нужно ли читать это за один раз или можно пройти быстро несколько раз? Эти вопросы пришли гораздо позже, а сейчас я словно сдавала экзамен. И хотя в аудитории никого не было, можно было легко подсмотреть шпаргалку, я все равно не делала этого. То, что рассказал Иванов – кратко, скупо, неэмоционально – произвело на меня такое впечатление, что собственные проблемы отошли очень далеко. Я хотела только одного: облегчить его страдания.

«Богородице Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою, благословенна ты в женах и благословенен плод чрева твоего, яко Спаса родила еси душ наших», – шептали мои замерзшие губы, а в голове звучало: «Пресвятая Богородица, если можно, сделай так, чтобы его ноги ходили. И скажи мне, чем я могу помочь ему и что должна сделать, для этого…» Все это, наверно, было очень наивно, и возможно, совсем не так надо было молиться, но я свято верила, что Богородица меня слышит, ведь я пришла, когда еще не было шести часов… Сколько сейчас времени, сколько раз прозвучала мысленно моя молитва, я не знала, но сначала почувствовала, как отпустил холод и распрямились мои плечи, а потом пришло ощущение, что все успела.

…В гостинице я сразу попросила горячий чай в номер, и пока Витька принимал душ,  оттаивала. Вчера за ужином он сказал такую фразу: «Наверно, пришла пора менять жизнь на 180 градусов, да, Таня?». Он советовался со мной, как когда-то в школе просил у отличницы Тани Вегериной подсказки, а я чувствовала себя сейчас круглой двоечницей, потому что мои жизненные экзамены не шли ни в какое сравнение с его. Притом он свои сдавал на пятерки.

Кстати, я купила икону Дивеевских жен, и там нашла ту, которую видела во сне. Это была Марфа, в миру Мария.
– Мария? – задумчиво повторил Витя. – Так звали мою бабушку, от которой осталась Иверская икона. Знаешь, она была необыкновенной женщиной и родила в 60 лет… Я чувствую до сих пор ее помощь.
– В 60 лет?! – охнула я. – Это же библейский сюжет!

Мы выезжали из Дивеево в обед, когда погода странным образом менялась ежеминутно: то яркое летнее солнце, а то вдруг сразу снег… И по дороге вьюжило, залепляя лобовое стекло. Но нам было необыкновенно хорошо! Я пела песни во весь голос, а Витька улыбался, чувствуя свою причастность к моему хорошему настроению.
– Ты довольна, потому что все успела, да? – спросил он, не подозревая, что именно я успела.

Мне верилось, что теперь и у него, и у меня все будет хорошо…

                                                                                                            Татьяна Фоменко