Отряд

Глава 5
– Слушай, хорош спать! – толкнула Герда локтем сидевшего рядом с ней с застывшим взглядом  Петровича. – Ты зачем меня звал – чтобы этой бурдой напоить?
Тот нахмурился и медленно отодвинул в центр стола пустую кофейную чашку.
– Ты Лизу давно видела? – он полез за чем-то во внутренний карман джинсовой куртки.
– На днях. А что? – Ну, и как она тебе?
– В смысле?
– В смысле – ты с ней говорила?
– Ну так, пару слов…
– И?
– Слушай, давай завязывай эту викторину. Чего ты ко мне пристал? Петрович молча положил на стол смятую упаковку каких-то таблеток.
– Что это?
– Транквилизаторы.
– Вижу. Я спрашиваю, откуда они у тебя?
– У Лизки в мусорной корзине нашел. Герда ошарашенно уставилась на Петровича, ссутулившегося на неудобном пластиковом стульчике-недомерке.
– Когда?
– Вчера.
– Тааак… Как же я пропустила-то, а?
– А тебя вообще в последнее время нет: «Ушла в себя, буду нее скоро…», – с досадой произнес Петрович.
Герда молча подняла на него глаза, несколько раз попыталась что-то сказать, но так ничего и не смогла из себя выдавить. Петрович внимательно на нее посмотрел:
– Ты чего? – Не знаю. Такая пустота внутри, будто душу украли. Все чужое… – она  протянула руку к пачке сигарет, лежащей на краю стола.
– Да мне тоже хреново чего-то. Сплю, как сурок целыми днями, как в киселе каком-то плаваю.  Муторно, блин… – Петрович устало провел рукой по лицу, судорожно зевнул и, зябко поеживаясь, откинулся на спинку стула.

Он молча рассматривал знакомое до мельчайших подробностей лицо Герды, с удивлением замечая в себе непонятно откуда возникшее отчуждение. Цепкий безжалостный взгляд его отмечал резко очерченные голубоватыми тенями круги, залегшие под глазами, спутанные волосы с оставшейся с ночи вмятиной от подушки на затылке, худые жилистые руки, стряхивающие пепел с догорающей сигареты.
– Что делать будем? – прервал он наконец затянувшуюся паузу.
– Что-то будем. Пока не знаю, – ответила Герда, проведя  несколько раз ладонями вверх-вниз по лицу, будто пытаясь смыть с него усталость. – Поехали. На месте разберемся.

Они вышли из полупустого в этот ранний утренний час кафе и направились к машине Петровича, уткнувшейся тупой полированной мордой в бровку тротуара на противоположной стороне улицы. Небо было затянуто серой мглистой пеленой, из которой словно сквозь мельчайшее сито сочился на землю осенний унылый дождик. Быстро захлопнув дверцу, Герда уселась на заднее сидение и закрыла глаза. Петрович резко вывернул руль и, лихо развернувшись, рванул по переполненной несущимися в две стороны машинами мостовой, изредка поглядывая на Герду в зеркало заднего вида…

… Лиза в сотый раз перерыла содержимое сумки, но ключа нигде не было. «Господи, ну куда я могла его деть?» – она обессиленно опустилась на корточки возле входной двери. Таблетки больше не помогали. Она откинулась назад, прислонившись затылком к холодной стене, и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Это продолжалось уже несколько недель.

Поначалу она запрещала себе даже смотреть в Его сторону. Но разве можно запретить себе дышать? Наверное, можно, но она не смогла. Как ни пыталась, как ни сражалась сама с собой, чувство надвигалось на нее неотвратимо – как надвигается в открытом море на выбившегося из сил пловца неумолимая стена холодной морской воды.

Она отчаянно пыталась спастись, старалась изо всех сил: отгоняя назойливые мысли, усмиряя пугающие желания, но в какой-то момент ощутила вдруг неизведанную прежде сладость падения в манящую бездну и перестала сопротивляться. Она отдалась неудержимому потоку, влекущему ее куда-то в неизвестность, в ту таинственную сокровенную глубину соблазна, погружение в которую захватывает дух и покрывает мурашками кожу. Какие-то неведомые токи пронзали все ее существо,  наполняя его сладостной мукой невозможности запретного счастья и одновременно непостижимым образом обещая его.

Лиза влюбилась. Влюбилась так, как никогда до этого. Да и что было-то – до ЭТОГО? Пара свиданий, закончившихся поцелуем и обещанием звонить, хотя уже тогда она точно знала, что не позвонит никогда.  Остальное вообще не в счет – так, детские игры в любовь.

Сейчас все было иначе… Она просто перестала существовать в этом мире, потому что все ее мысли были только о Нем и еще о том времени, когда они, наконец, будут вместе. Здесь-то и подстерегла Лизу большая беда: они не могли быть вместе, потому что рядом с Ним была другая. Она знала, что все безнадежно, что никогда не разрешит себе вторгнуться в чужие отношения, чтобы разрушить их. Эта граница была очерчена в ее сознании бескомпромиссными красными флажками, переступить ее – значит перестать себя уважать.

И тогда она решила любить Его тайно. Имеет она право любить человека, не требуя ничего взамен? Ну кому от этого плохо, кроме нее самой? А ей совсем даже не плохо. Ей – безумно хорошо!

Лиза жила совершенно реальной – она это точно знала – существующей на самом деле жизнью, в которой они гуляли вместе в осеннем парке, катались на речном трамвайчике, собирали упавшие на пыльную землю лакированные каштаны, говорили взахлеб о самом главном или молчали – о том, чего не скажешь словами. Просто жили они в другом городе, в другой стране, в другом мире, не здесь…

Здесь же с ней без конца происходили какие-то катаклизмы – большие и не так чтобы очень. Она постоянно опаздывала, что-нибудь путала или забывала и, вообще, если честно, вела себя, как тронутая: то смеялась до колик над недалекой плоской шуткой, то, не слыша обращенного к ней вопроса, надолго застывала с ручкой в руке над чистым листом бумаги, то отвечала невпопад всякую чушь. Начали переглядываться. Иногда она слышала возбужденный сдавленный шепот за своей спиной, и, очнувшись, успевала заметить мгновенно растворяющиеся на лицах саркастические ухмылки.

Она физически ощущала, как вокруг нее стал сгущаться предгрозовой разреженный воздух. Это злило ее, на какое-то время возвращало в реальность, однако, ненадолго – мир потускнел и стал совсем неинтересен. Со временем ее стало дико раздражать все, что требовало присутствия ЗДЕСЬ, потому что это мешало ей быть ТАМ, с Ним.

А потом случилось вот что: Он подошел к ней с каким-то вопросом, и Лиза, застигнутая врасплох, не успела собраться. Она абсолютно ничего не слышала из того, что Он говорил, все ее существо содрогалось от еле сдерживаемой истерики и беззвучно кричало прямо ему в сердце: «Ну неужели же ты ничего не видишь, не чувствуешь?!! Ведь так не может быть! Это же я!»

Лиза впитывала родное лицо, не в силах оторвать от него глаз. Он обескураженно замолчал, какое-то время молча смотрел на нее, затем зрачки его странно выдвинулись вперед – как выдвигается из глубины перископ подводной лодки, изучающий незнакомую местность и, «запеленговав» нужный объект, «въехали» обратно. Он потер переносицу, а затем сказал, глядя ей прямо в глаза:
– Пошли погуляем? Скоро обед.
И они пошли в Старый город. Все было так, как она представляла когда-то: и осенний парк, и трамвайчик, и полированные каштаны, и то особое молчание, которое выводит две души в мир  полной обнаженности и  бесстрашного доверия, когда не нужно прятаться за слова, чтобы защитить себя или заполнить чем-то пустоту несовпадения. На работу они не вернулись.

Антон привел ее в свою съемную квартиру под самой крышей. Как она мечтала именно о такой – со скошенными потолками и окнами, смотрящими прямо в небо! И эта аскетичная обстановка, наполненная глубоким смыслом необладания ничем, которая всегда была ей близка, и черный чугунный чайник с восточным рисунком… Она даже вздрогнула – точно такой она собиралась купить на прошлой неделе, но не захотела тащиться с ним на работу. «Так не бывает» – шептала она себе под нос, пока Антон звенел посудой на кухне. – «Так не бывает, чтобы совпадало все. Абсолютно все!!!»

Лиза подошла к окну и, прижавшись к стеклу лицом, спросила куда-то в небо: «Скажи, почему все так сложно? Ты же видишь – мы одной крови. Что мне теперь делать?!!» Ответа не было. Да и что бы он изменил? Она знала, что произойдет и ждала этого…

…Антон спал, отвернувшись к стене, а она не могла вернуться на землю. Все тело пронизывал тонко звенящий, вибрирующий в каждой клетке ток. Лизе казалось, что она находится внутри какого-то нездешнего, обладающего упругостью и силой пространства – вполне реального, но живущего по неведомым ей законам. Оно мягко окутывало ее и одновременно проникало внутрь. Она чувствовала, как живые потоки текли в ставшем почти невесомым теле, мерно и ритмично поднимая и опуская его – так, как будто она покоилась на чьей-то бесплотной дышащей груди.

Поняв, что не сможет заснуть, Лиза, пошатываясь, прошлепала на ватных ногах к креслу у окна и просидела там до тех пор, пока небо за покатыми крышами домов не стало сереть. Около шести она встала и, все еще ощущая внутри зыбкое марево, похожее на тот расплавленный воздух, который поднимается над раскаленным асфальтом в жаркий зной, пошла варить кофе.

Счастье закончилось в полвосьмого. Антон вышел на кухню, поеживаясь от утренней прохлады, подошел к раковине и набрал из крана воды. Затем, не оборачиваясь, бегло бросил ей: «Привет. Как спала?» и потянулся к дверце холодильника.
Лиза застыла. Еще не разобравшись толком в своих ощущениях, не понимая, что ее так потрясло, она уже точно знала, что это конец.  Рука с чашкой дрогнула и горячий кофе овальной лужицей растекся по столу.  Вытирая ее салфеткой, Лиза внезапно озвучила для себя тревожное бесформенное нечто, затаившееся в груди: «Так не говорят, когда любят…»

Все, что происходило потом, лишь подтвердило это внезапное озарение. Был долгий разговор, банальные фразы «о свободе и широте взглядов». Единственным ее желанием было поскорее попасть домой.

Вот тогда-то и началась казнь. Она плакала, не переставая, до самого вечера. Сознание разрывали тысячи вопросов. Она абсолютно ничего не понимала, ей просто хотелось умереть, чтобы мука эта, наконец,  закончилась.

Умирать было нельзя. Тогда она пошла к врачу, перечислила симптомы сезонной депрессии и начала горстями глотать голубоватые цилиндрики в блестящих желатиновых капсулах. Стало немного легче, только навалилась какая-то тупость и страшная усталость. Зато она смогла прожить целую неделю.

В таком состоянии и нашли ее Герда с Петровичем, когда подъехали к офису – тупо сидящей прямо на бетонном парапете около закрытой двери.
– Лиз, ты чего тут сидишь? – подбежал к ней Петрович, увидевший ее издалека, еще из машины.
– Ключ забыла.
– Что с тобой, детка? – сиплым голосом пробормотал он, опускаясь рядом с ней на колени. Герда присела с другой стороны, тревожно изучая зареваное Лизкино лицо. Та, не мигая, смотрела прямо перед собой и молчала.
– Лизок, не молчи. Иди сюда, мой хороший. Ну, что стряслось? – Петрович прижал ее к груди и поцеловал в макушку.
И тогда Лиза судорожно закрыла ладонями лицо, затряслась всем телом и заплакала: сначала беззвучно, затем тоненько поскуливая на вдохе и, наконец, начала рыдать во весь голос.

Герда поглаживала ее по костлявой коленке, обтянутой потертой джинсой, и пыталась выловить хоть что-нибудь вразумительное из этого бессвязного потока причитаний. Посидев так несколько минут, она задумчиво уставилась на Петровича, а потом спокойно сказала:
– Ну все, ребята, пошли в офис, пока народ не понаехал. Лиз, идем, не надо, чтоб тебя сейчас видели. – Она встала и, протянув Лизе руку, помогла той подняться.
Петрович бросил на Герду озабоченный взгляд и она мотнула головой, показывая, что объяснит все, когда они войдут внутрь. Петрович достал ключи и открыл дверь. Они пересекли светлый холл с маленькой стойкой в углу и направились в комнату, в которой работали с тех пор, как приехали в этот город несколько месяцев назад.
– Лиз, а теперь еще раз. Самую суть. Медленно. – попросила Герда, когда они расселись вокруг стола.
Выслушав рассказ потихоньку приходящей в себя Лизы, она утвердительно кивнула головой и сказала:
– Все сходится. Очень похоже.
– На что похоже? – в один голос выпалили Петрович и Лиза.
– На то, что занялись нами всерьез. Вот на что это похоже.

продолжение следует…

 

                                                                                                                 Ирина Хворостюк