Отряд

Глава 7
Кухню наполнял аромат настоящих туркменских специй, которые где-то на днях раздобыл Петрович. На плите исходил клубами пара казан с пловом, стол уже был накрыт, оставалось порезать овощи. Вот-вот должны были появиться Петрович с Лизой, а Герда все не могла выйти из какого-то странного оцепенения. Она задумчиво чертила острием ножа крестики на деревянной доске, внутри была пустота и ноющая, как от воспаленного нерва, боль за грудиной.
После утреннего разговора на душе полегчало, весь день прошел как-то толково и быстро. Они с Лизой управились до обеда и она еще немного посидела с компьютерной базой. А к вечеру опять навалилась эта тоска. Откуда она? Вот чего Герда никак не могла понять…
Раздался звонок, она очнулась и пошла открывать дверь. На пороге стоял Петрович в ковбойской шляпе и с сигарой в руке:
– Ну ты прям – акула империализма! Гуманитарная помощь?
– Вот злая, ты Герда. Нет, чтоб за друга порадоваться! Зависть, между прочим – не христианское чувство.
– Ладно, заходи уже, идеолог. Где тебя носило? – Она, улыбаясь, сняла с Петровича шляпу и повесила ее на крючок одежной вешалки.
–  Так-так-так-так-так… – Петрович, игнорируя ее вопрос, как борзая потрусил по запаху на кухню. Тут же раздалось звякание ложки о закопченный металический бок казана.
– Лизку подожди! Куда ты прямо из кастрюли – горячо же! – закричала из коридора Герда.
– Та какое там подожди! Он же, собака, пахнет так, что мозги отключаются, а я весь день не жрал! – шамкал Петрович, перекатывая во рту ароматное обжигающее варево.
Герда забрала у него из рук ложку, и не обращая никакого внимания на его возмущенное лицо,  сказала:
– Ванная, руки, мыло!
Петрович обреченно вздохнул и послушно засеменил  в ванную. Когда он вернулся, на столе стояла глубокая тарелка с горкой золотистого плова, увенчанная прозрачными от масла дольками чеснока, над которой поднимался дымок. Рядом на блюдце лежали пупырчатые малосольные огурцы.
– Вот это я понимаю! Нет, все-таки надо жениться! – проворковал он, быстро плюхаясь на стул.
– Не утяжеляй карму. Зачем тебе еще и за это отвечать?
– Вот язва! И как я тебя только терплю столько лет? Ангельский у меня характер…
– Ешь, мученик. – Герда подперла рукой щеку, и улыбаясь, довольно наблюдала за Петровичем, со скоростью света уплетавшим огнедышащий плов. Наконец, он старательно выскреб дно тарелки и блаженно откинулся на спинку стула.
– А кофе входит в комплексный обед-он-же-ужин?
– Сейчас сварю. – Герда направилась к плите. Но тут у Петровича зазвонил телефон:
– Але! Смольный слушает… А ты где?.. Ладно, буду минут через пять.
Он выключил мобильник и поднялся.
– Лизавета. Просит помочь, что-то тяжелое тащит. Мы быстро, – и за ним тут же  захлопнулась входная дверь.

Герда опустилась на стул, и укутавшись в широкую домашнюю кофту, закрыла глаза. Она думала о себе, о Петровиче, о Лизе, о том, какое счастье, что все они нашлись, и еще о том, что вот бы Лизка встретила свою большую любовь, а у Петровича перестало болеть сердце. Интересно, что она там тащит? Сказала, тяжелое…
Внезапно она ощутила рядом с собой чье-то присутствие. Герда открыла глаза и настороженно замерла. Нет, не показалось: присутствие было очень явным. Пространство слева от нее было наполнено чьей-то жизнью. Герда слегка повернула голову и сосредоточенно замерла, как будто к чему-то прислушиваясь. Этот почти незаметный жест был как бы безмолвным приглашением к разговору. Она ощущала волнение невидимого гостя. Вдруг теплая волна нежности захлестнула душу. Каким-то глубинным чутьем Герда узнала незнакомца:
– Как хорошо, что ты пришел! Я так тебя ждала!
– Мне не к кому больше идти… – тихо выдохнул тот и обнял ее за плечи. Она склонила голову и прижалась щекой к его руке. Господи, какой родной!
– Как тебя зовут?
– Густав.
Герда повернулась и откинула руками невесомый черный капюшон, закрывавший, как тогда в церкви, его лицо.
– Что с тобой случилось? – спросила она.
– Я предал своих, – ответил Густав.
Герда как-то сразу все поняла… Они замолчали.
– Я помогу тебе вернуться. Я буду очень просить.
– Тебе будет трудно! Ты не знаешь, на что идешь.
Она прижала его к груди и начала легонько покачивать, как мать, убаюкивающая больного ребенка:
– Ничего, я потерплю. Мы справимся, я тебя не брошу.
В какой-то момент привычные точки отсчета исчезли, вокруг них пульсировало другое пространство и действовали другие законы жизни, где все является частью всего и нет никаких границ. Они стали одним целым, его сердце почему-то билось в ее груди и в конце концов уже невозможно было разобрать, чье же оно на самом деле.
Герда чувствовала  боль неприкаянности и сиротства, переполнявших его до предела, муку безысходности и одиночества, а еще – жуткую тоску. Невыносимую тоску по тому миру, где прощают и любят, где не судят, а протягивают руку помощи, где готовы отдать жизнь, спасая другого… Она легонько гладила Густава по спине, и постепенно эта боль растворялась, как под лучами утреннего солнца испаряется ночная роса.
Они простились. Герда не чувствовала больше присутствия Густава, но она по-прежнему ощущала биение их общего сердца у себя в груди. Внутри было очень тихо и невесомо, а в самой глубине остался  ни с чем не сравнимый аромат родной души – как вкус терпкого вина на губах после Причастия.

Раздался звук открывающегося лифта и шершавый скрежет чего-то тяжелого, что волокли по бетонному полу. Герда подскочила и побежала открывать дверь, но звонок раздался раньше, чем она успела это сделать. На пороге высилось огромное кучерявое дерево, стоявшее на обрывке картонной коробки – сочиненном на ходу «транспортном средстве». Из-за него просочился Петрович и стал затаскивать громадину в дом.
– Это что? – недоуменно спросила Герда.
– У Лизки спрашивай, – ответил Петрович, и кряхтя, поволок трясущееся всеми листьями дерево вдоль по коридору.
– Герда, его выбросили, –  начала объяснять возбужденная Лизавета, влетевшая в дом сразу за Петровичем. – Представляешь, иду к остановке, а он возле мусорки стоит. Такой несчастный, как сирота. Наверное, большой очень вырос – вот и вынесли. Его бы на свалку увезли, поэтому пришлось забирать срочно. Возьмешь его себе? У меня он не уместится, а Петрович поливать забудет. – Лиза умоляюще сложила руки и сделала брови домиком.
Герда молча повернулась и направилась к «беспризорнику». Оценивающе окинула его взглядом от макушки до старого глиняного горшка, и сказала:
– Да возьму, конечно, только где ж ему место жительства определить? Это ж монстр какой-то…
Дерево одиноко стояло возле ванной, напоминая бродячую собаку, перед которой вдруг остановились люди, и смиренно ожидало решения своей многострадальной судьбы. Они пошли обходом по квартире, выискивая свободное место, после короткого совещания решили прописать сына полка на кухне – в углу между холодильником и окном. Отбуксировав ценный груз на место, Петрович, пыхтя, разогнулся и удовлетворенно отряхнул руки:
– Ты смотри, как будто всю жизнь тут стоял!
– Хороший… Натерпелся, да? Ну, ничего, не бойся, мы тебя не обидим. Ты только не расти так быстро, – уговаривала «беспризорника» Лиза.
– Дай, я его полью, – протиснулась Герда с полной чашкой воды. – Надо будет удобрение ему купить, и новый горшок… –  размышляла она вслух. А затем, повернувшись к Лизе, сказала:
– Пошли за стол, голодная небось?
– Не то слово!

…Они неторопливво потягивали тягучий, маслянисто поблескивающий кофе из маленьких керамических чашек. На столе потрескивала догорающая свечка, маленькое голубоватое пламя дотанцовывало последние па над лаковой поверхностью расплавленного воска. В доме было тихо и по-вечернему мирно.
– Ну что, какие мысли по поводу последних событий? – прерывая молчание, заговорила Герда.
– Я тут сегодня на их тренинге был. Все очень четко и правильно, народ сидит, записывает, и при этом зевает – скука смертная… Были, правда, пару человек толковых. Молодые ребята, студенты, шляпу мне подарили, – улыбнулся Петрович.
– А я со статистикой посидела. Смотрите, что получается: по отчетам работа идет полным ходом, а на практике конкретных случаев помощи практически нет, все сводится к докладам и лекциям, – продолжила Герда.
– Вы знаете, что я заметила? Они ведь почти не общаются друг с другом в жизни, отработали и разбежались по домам, – добавила Лиза.
– В-общем, полное болото. – констатировал Петрович.
– И совсем не удивительно, что когда это болото потревожили, тут же объявились «водяные» и «лешие», – хмыкнула Герда. – А раз так, начинаем работать: не поднимая шума, тихонько берем те случаи, где нужна реальная помощь. Петрович, ты, как всегда, отвечаешь за зоны перехода, Лизок, ты с молодежью, а я – все остальное. Идет?
Петрович с Лизой молча кивнули. Посидев еще минут двадцать, они засобирались домой.

Герда перемыла посуду, бросила беглый взгляд на «беспризорника», который, не веря своему счастью, растерянно застыл возле окна, легонько погладила его по стволу и вышла на темный балкон. Ее обдало теплым осенним ветерком – из тех, что напоминают об ушедшем лете, принося с собой пыльный запах уставшей за долгий солнечный день земли. Она прикурила последнюю на сегодня сигарету и, опустившись на сварливо скрипнувший под ней плетеный стул, прислонилась затылком к шершавой стене.
Небо было невероятно близким и живым. Ночь постепенно заполняла все пространство гулкой тишиной, изредка прерываемой отдаленным шумом ворочающегося перед сном города. Герда прикрыла глаза и замерла. Внутри нее постепенно тоже воцарилась тишина, исчезли все звуки, запахи, ощущения. Ей было просто хорошо.
В какой-то момент из самой глубины этого молчания вдруг зазвучала тихая мелодия. Незатейливый простой мотив раздвинул земные границы и перенес ее туда, откуда она шагнула однажды в мир. Герда чувствовала прикосновения любимых рук, сладостная мука узнавания растворила невидимую оболочку, которой была окружена душа, и она обессиленно упала в раскрытые навстречу ей объятья. Все ее существо сотрясал безмолвный плач – только сейчас она поняла, как скучала все это время по родному Дому и по тем, кого любила.  А еще – что не хочет обратно, что у нее просто нет больше сил жить без них:
– Можно, я останусь? Пожалуйста…
– Ты действительно хочешь остаться?
– Да.
– А как же они?
– Незаменимых нет, они и без меня справятся…

Вместо ответа где-то вдалеке, за туманной дымкой Млечного Пути раздался чуть слышный звук. Постепенно он становился все громче, и Герда досадливо поморщилась, пытаясь сосредоточиться, чтобы понять, что это.
Такой знакомый звук…
Телефонный звонок.
Телефон!!!
Она сунула руку в карман и достала мобильник.
– Але, – прохрипелала севшим голосом в трубку.
– Ой, ты спишь уже? – извиняющимся тоном спросила Лиза.
– Нет, Лиз, не сплю, все в порядке.
– А чего голос такой?
– Просто молчала долго. Как добрались?
– Хорошо, Петрович меня к самому дому подкинул. Слушай, тут такое дело…
– Ну, колись уже, не тяни.
– Мне Антон позвонил.
– Слава Богу!
– Ты что, рада? Я думала, ты меня отговаривать будешь.
– Не буду. Просто так не позвонил бы – значит, что-то понял. Он теперь свободен, правильно я понимаю?
– Да. Они сегодня расстались – он так решил. Ты знаешь, он какой-то другой стал. Настоящий, что ли.
Герда, помолчав, ответила:
– Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Пусть у вас все получится.
– Спасибо тебе. За все… Он мне стих прислал. Хочешь, прочитаю?
– Давай.
– Щас, СМС-ку найду. Вот, слушай:

Как стать птицей?
Сложить крылья,
С высоты любви
В жизнь вонзиться.
В боль разлуки
И разделенность,
И в земных объятьях
Думать о небе.
И не дать душе
Ни крика, ни всхлипа,
Запретить ей плакать
И молить о Встрече.
Двух миров птица,
Сохрани память
Об ударе грудью
О земное небо.

Герда потрясенно молчала. Она совершенно отчетливо поняла вдруг, что не сможет существовать без этих ночных звонков и найденных деревьев,  что будет невыносимо скучать по Петровичу, Лизке, что этот притихший в ночи город и есть ее Дом, один единственный – на земле и на небе.
– Ты тут? – спросила озадаченно Лиза.
– Здесь. И похоже, надолго… Спасибо тебе.
– За что?
– За звонок.
Лиза помолчала мгновение, а потом тихо сказала:
– Я так рада, что ты есть в моей жизни.
– Я тоже, Лизок. Спокойной ночи. Завтра увидимся.
– До завтра…

продолжение следует

                                                                                        Ирина Хворостюк

 

Непридуманная история «Таньки-наркоманки»

Танька беспокоит меня раз в году: весной, с первыми теплыми лучами солнца  и радостным щебетанием птиц. Ее образ как бы выплывает из моего сознания и предстает в виде одной и той же картинки: она простодушно улыбается своим беззубым ртом и машет мне рукой. Такой я ее запомнила после нашей последней встречи лет восемнадцать назад.

Мы были знакомы еще со школьных лет, мне было тогда лет пятнадцать… Меня только что приняли в комсомол! Радости не было предела. Я чувствовала себя совершенно взрослой и очень гордилась новеньким, блестящим комсомольским значком, красовавшимся у меня на груди. На перемене ко мне подошла наша классная руководительница и серьезно заявила, что сегодня после уроков состоится общее комсомольское собрание школы и что я,  как новоиспеченный комсорг класса просто обязана на нем присутствовать.

В актовом зале было очень оживленно. До начала собрания оставалось минут пять. Тут и там переговаривались старшеклассники. Разговор шел о дерзком и непристойном поведении комсомолки, ученицы 10 класса Татьяны С., которая жестоко избила 17-летнюю девушку из другой школы во время дискотеки в городском доме культуры. Родители пострадавшей подали заявление в милицию, дело было передано в суд. А нам, как комсомольской организации, необходимо было обсудить вопиющий факт и решить, как наказать виновницу, позорящую имя нашей школы и честное имя Комсомола.

На сцену вышел деректор школы и озвучил суть дела, после чего вывели  и саму обвиняемую. Ею была симпатичная девушка небольшого роста, с добрыми карими глазами. Она беззащитно стояла, опустив голову, и тихо плакала. Со всех сторон слышались реплики,  из которых вырисовывалась жуткая картина преступления: виновница скандала дружила с выпускником нашей школы, неким  Игорьком, по которому много девченок сохло, а он возьми, да и выбери эту Таньку-замухрышку из неблагополучной семьи. Сам то Игорек такой красавчик, умница! Непонятно, что он в ней нашел? А она вон какая тварь оказалась: избила из ревности невинную девочку! И это ученица нашей школы, комсомолка, будущая мать. Просто стыд и срам! А еще говорят, что она беременна от Игорька! Во парню-то не повезло! Страсти накалялись…

В защиту виновной выступила только ее классная руководительница,учительница английского языка. Интелегентная, добрая женщина, не так давно похоронившая свою единственную взрослую дочь, искренне сочувствовала своей ученице, у которой была непростая жизнь. Англичанка взывала к милосердию и снисхождению к этой бедной девочке, не знавшей материнской ласки, воспитанием которой занималась бабушка. Она говорила, что не верит в виновность своей ученицы: « Ну не могла Таня так поступить!»

В то, что она виновна и мне не верилось. Я не была с ней знакома лично. Мы были тезки, учились в одной школе, она была старше на несколько лет. Мы сталкивались на переменке в столовой, но общаться не приходилось. Я познакомилась с Таней сегодня на комсомольском собрании. И мне было ее очень жаль, особенно после вынесения  приговора. А приговор на то время был страшен и суров: исключить Татьяну С. из рядов Комсомола за аморальное поведение. Позже был суд, который приговорил её к лишению свободы сроком на один год, условно. Я слышала, что они с Игорьком поженились, и вскоре у них родился сын Богдан.

Спустя семь лет и я вышла замуж и ушла жить к мужу. И по воле судьбы Таня стала моей соседкой. Когда я встретила ее в нашем подъезде, то сначала даже не узнала. Она очень изменилась и выглядела неприглядно.  Неухоженый вид и странное выражение лица невозможно было не заметить. Информация соседки, пожилой женщины лет семидесяти, знающей о всех и вся, сразу же прояснила ситуацию: «Так это ж Танька-наркоманка, наша соседка с первого этажа! Ты шо, не знаешь?!  Уже несколько лет не дает нам всем покоя со своими дружками-наркоманами! Иной раз боишься вечером в подъезд зайти. Каждый день собираются у нее дома, уколятся  и кайфуют. А дите бедное ходит голодное и обдертое по двору. Соседи подкармливают его, кто чем может.»

Супруг мой поведал, что наша соседка развелась с Игорем и осталась с сыном одна. На работу она из-за судимости не могла устроиться, начала выпивать, а потом и на иглу подсела.Таньку было жалко, но еще больше было жаль ее мальчика,у которого не было детства. После многочисленных жалоб и звонков, Богдана забрала к себе бабушка, мама Игорька. А Таня делала попытки вернуться к нормальной жизни и восстановить родительские права на сына.

Однажды, в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонила незнакомая женщина, просила позвать к телефону мою соседку. Женщина убеждала, что это очень важно, что для Тани есть работа на молочной кухне и это может быть ее последний шанс начать жизнь с чистого листа. Но я даже слышать ничего не хотела, не стану я никого звать и все тут! Все же этот звонок не давал мне покоя и я попросила мужа сходить к нашей печально известной соседке. Так, уже дважды, стала я как-то причастна к её судьбе.

Наши пути вновь пересеклись год спустя, теплым весенним днем, когда все люди отложили свои домашние дела и устремились наслаждаться хорошей погодой. Я спускалась по лестнице с моей трехгодовалой дочуркой, когда на первом этаже увидела женщину с мальчиком. Это были Танина свекровь и ее сын Богдан. Мальчик подрос и выглядел здоровым и ухоженным, совсем другим ребенком, так не похожим на того грязного, испуганного зверька, каким он мне запомнился. Женщина долго звонила в дверь, но никто не отвечал. Мы поздоровались и она спросила не знаю ли я, где Таня. Я ответила, что нет и вышла на улицу.

Свернув за угол дома, мы отправились с дочкой гулять в парк. Проходя мимо почты, я обратила внимание на группу людей, стоявшую у ограды. Они шумно переговаривались между собой и вели себя как-то неестественно, чем привлекали внимание прохожих. Среди них стояла пожилая женщина странного вида. Лицо ее было опухшим, она была почти лысой. Грязный плащ стиля 70-х годов как бы с чужого плеча смешно и глупо сидел на обрюгшем теле. Заметив мой пристальный взгляд, она смутилась и опустила глаза. Подойдя поближе, я узнала в ней Таньку!

От неожиданности  я застыла на месте. Неужели эта опустившаяся старуха и есть моя соседка? Ведь ей еще и тридцати нет! Придя в себя, я промямлила: «Таня, там… возле твоих дверей… свекровь твоя с Богданчиком стоят, тебя ждут… «
Лицо ее как-то ожило, глаза заблестели и она расплылась в беззубой улыбке.
– Ой! Так я ж побежала! Танюша, спасибо тебе!- пролепетала радостно Танька.
Чуть ли не в припрыжку бежала она домой. А я смотрела ей вслед. И припомнив комсомольское собрание, подумала: не будь тогда этого судилища в её жизни, может быть, все по-другому сложилось бы? И стало мне так стыдно и больно за всех нас, прошедших мимо этого человека. Сердце сильно сжалось и к горлу подступил комок. Я понимала, что Танька обречена.

Через две недели её не стало…

Спустя год я узнала, что никакого отношения к избиению той девицы покойница не имела – это было дело рук Игорька. А поскольку Танька его страстно любила, то и взяла всю вину на себя. Ведь ей, несовершеннолетней да еще и беременной, ничего за это не будет, а Игоря могут посадить и из института выгнать. Чего только ради любимого человека не сделаешь?

Благоуханный запах ладана растекался по храму. Батюшка быстро зачитывал записки с именами покойных. И когда дошла очередь до рабы Божьей Татьяны, у меня отлегло от сердца. Перед глазами промелькнула Танькина беззубая улыбка. Я наложила крестное знамение и облегченно вздохнула: «Да помянет тебя Господь во Царствии Своем…»

                                                                                                        Татьяна Нестерова

Плач Матери

“Умягчи наша злая сердца, Богородице…”                                                                      (Тропарь Божией Матери пред иконой Ее Умягчение злых сердец (Семистрельная), глас 5)

Этот короткий видеоклип я посвятила своему сердцу, призывая его не оставаться равнодушным к чужому горю. Один из самых эффективных способов оживить своё сердце – это молитва за другого.

 

[weaver_vimeo id=”69350486″]

Клип: Светлана Пассевич